Продолжаем дискуссию о поколении тридцатилетних в литературе, начатую В. Левенталем в № 12. Приглашаем к участию писателей и критиков.
В материалах дискуссии бросаются в глаза указания коллег на обстоятельства, затрудняющие составление выборки.
«Ведь, в сущности, пока даже не очень понятно, что именно нужно обсуждать. Правда ли, что существует какая-то такая специальная проза тридцатилетних?» – прямо сформулировал «первопроходец» Левенталь. Но он нашёл логичное решение: написал отклик, «основываясь на книгах тех 19 авторов, с которыми я сумел ознакомиться. Для удобства я даже составил таблицу, и вот теперь она у меня перед глазами. Самому старшему из авторов в моей таблице 35 лет, самому младшему – 26. 8 из них – авторы «мужские», 11 – «женские». Границы левенталевской таблицы вышли за рамки термина, если понимать его строго.
Иван Родионов посмотрел ещё шире – уже не на возрастную градацию, а на поколение: «Меня зовут Иван Родионов, и я миллениал. А ещё литературный критик. И сегодня мы поговорим о кое-каких приметах этого литературного поколения, к которому, пусть и не как прозаик, принадлежу и я». Но что охарактеризовало поколение для эксперта? «Сами рамки термина «миллениалы» очень расплывчаты. Верхняя граница этого поколения – 1981 год, но называются и другие – 1982‑й, 1984-й. Нижняя – с 1995 года по 2000-й. В некоторых источниках она отчего-то даже, вопреки смыслу термина, выходит за миллениум». Родионов тоже ориентировался не на паспортный возраст авторов, а на яркие имена, объединённые шорт-листом премии «Нацбест» 2021 года. И только Александр Москвин сразу говорил не о возрасте, а о списке фамилий: «Просто в какой-то момент возникло понимание: в нашей литературе появилось новое поколение, разношёрстное, своеобразное, яркое и в то же время замутнённое. Принадлежащие к нему писатели: Александра Шалашова, Булат Ханов, Ася Володина, Екатерина Манойло, Сергей Кубрин, Иван Шипнигов, Вера Богданова, Михаил Турбин и ряд других авторов».
Я поступила так же и выбрала собственный критерий для ориентира. В отличие от собеседников-мужчин, у меня нет задачи охватить всю литературу поколения условных тридцатилетних и даже все прочитанные мною их книги. В психологии абстрактное мышление и широкий взгляд считаются признаками мужского сознания. Тогда как женщинам отводится сознание конкретное, детальное, если не мелочное. В кои-то веки я приняла гендерное деление и рассмотрела сугубо «женский» аспект сегодняшней молодой прозы.
С прекрасным полом сложность ещё и в том, что указывать женщине на её годы неприлично. И, как известно, женщина между 34 и 35 может прожить десять лучших лет своей жизни. А ещё – что женщине всегда столько лет, на сколько она себя чувствует. Поэтому в отношении прозы прекрасных дам понятие возраста особенно растяжимо. Оттого мой критерий – не физическая молодость авторесс, а их, скажем так, удельный вес в литературе: степень признания, пребывания на слуху, «раскрученности». Так, героинями статьи стали создательницы одной-двух крупных книг, дошедших до издателей и премиальных списков, ещё не обретшие в литературном поле непререкаемый авторитет (это ведь и есть «творческая молодость»). А именно: книги «Валсарб» Хелены Побяржиной, «Протагонист» Аси Володиной, «Тоска по окраинам» Анастасии Сопиковой, «Ветер уносит мёртвые листья» и «Отец смотрит на запад» Екатерины Манойло и «Миллионы не моего отца» Екатерины Басмановой.
Эти сочинения подтверждают наблюдение детского писателя и переводчика Аси Петровой, высказанное на круглом столе «Литгазеты» «Герои современной литературы: кто они?» в рамках весенней ярмарки Non/fiction, – о заметной феминизации текущей литературы во всех европейских странах, включая евразийскую Россию. Из неё Петрова вывела второй нынешний тренд: авторы-женщины пишут о том, как их героини переживают некие драмы или переломы судьбы. Ещё бы, ведь «травмоговорение» сейчас в таком фаворе, а женщины, опять же согласно рецепционным установкам, переживают острее и глубже мужчин!.. Феминизация литпроцесса не должна означать ни полное превращение героев в героинь, ни увлечение его страданиями последних. Но в выбранных мною книгах на месте и феминизация, и страдание, и особенный «женский» взгляд на вещи физические и метафизические.
«Валсарб» написан от лица девочки из то польского, то белорусского города Браслава. В романе есть все требования современной «боллитры»: детские воспоминания, чувства и травмы. Уже поэтому в нём господствует видение мира глазами юной взрослеющей женщины. По мне, «Валсарб» – отечественный образец жанра чиклит (буквально переводится «чтиво для цыпочек», а в литературе чаще всего обозначает повествование о том, как цыпочка растёт). Этот роман взросления явно фокусируется на гендере героини, да и её живого окружения. Юная героиня-рассказчица сердобольна и склонна к эмпатии, но одной из её главных «травм» является учительница, Ваша Классная, совершенно достоверная садистка. Девочка медиум и видит души убитых, продолжающих жить в Браславе после мученической кончины: казнённых немцами евреев, а также рядового Георгия Эфрона, павшего на поле боя неподалёку летом 1944 года и перезахороненного в братскую могилу военнослужащих в Браславе. Фантастический ход не отменяет того, что в целом роман гласит о становлении души девочки, однако придаёт ему щемящих и надрывных нот – что и возвращает нас к феминизации и её драматизму.
В романе Аси Володиной «Протагонист» действуют не лица, а маски, на манер античной трагедии. Масок девять: «Бледная, с взъерошенными волосами», «Безбородый», «Бледный», «Менее бледный», «Девочка», «Кожаная», «Молодая женщина» и сразу две «Остриженные девы». Шесть женщин и всего трое мужчин. Потому, хотя замысел романа вроде как и крутится вокруг студента Никиты Буянова, убившего себя и обвинившего в этом в предсмертной записке преподавательницу немецкого языка Ирину Олевскую, гендерный перевес явно на стороне слабого, здесь не очень прекрасного, зато сильно психоделического пола. Не говоря уж о том, что и сам поступок Никиты – бабский… В рецензии на роман Володиной («Сибирские огни», № 9, 2023) я рассуждала о том, что роман о загадочном самоубийстве мог бы стать неплохим детективом – а оказался, по воле автора, подражанием греческой трагедии, где Хор ведёт повествование, актёры меняют личины, а вместо расследования происходит последовательное изложение комплексов и грехов всех этих девятерых, которое уводит сюжет всё дальше от исходной мизансцены, и о том, что это означало для текста. Процитирую себя: «В текущей российской прозе избыток всевозможных травм и несоразмерно мало жанровых произведений достойного уровня. Ещё одна травма ситуацию не изменит, а один хороший психологический детектив мог бы. Он прекрасно складывался в истории «Протагониста», чуть перестрой автор оптику».
Книга Анастасии Сопиковой «Тоска по окраинам» вышла в серии РЕШ «Роман поколения». В роман эдаким пазлом слагаются пять рассказов, продолжительных, как повести, о жизни молодой провинциалки: девочки, девушки, женщины. «Многоголосьем» повествований разных лиц «Тоска по окраинам» близка «Протагонисту». Но там Хор уходил кто в лес, кто по дрова, а здесь выстраивался единый ракурс: женская судьба в при‑ вычных реалиях – от начала нулевых до сегодняшнего дня. Все рассказы были печальные, но особенно удручал первый – «Не успеешь оглянуться»: исповедь маленькой Аси, ненавидящей пятницы, потому что в эти дни родители занимались плохими взрослыми делами, а ребёнка спроваживали к бабушке с дедушкой, в квартиру, где замирало время. От лица Аси шли первая и последняя составные части романа, закольцовывая его. В промежуточных «вещали» то автор, то придуманные им проходные персонажи. Но, поскольку все рассказы в конце концов сводились к жизнеописанию одной и той же героини, в «Тоске по окраинам» тоже доминировала женская жизнь, женские драмы, женская психология и женский извод экзистенциализма, или бескрайняя экзистенциальная тоска.
Что касается Екатерины Манойло, я рецензировала второй её роман – «Ветер уносит мёртвые листья». Однако же быстро пришла к пониманию сходства и связи его с дебютной книгой писательницы «Отец смотрит на запад», удостоенной премии «Лицей». «Вводные данные» обеих книг почти идентичны: кошмар семейной идиллии, женщина, убегающая от благополучной якобы жизни, от мужа и детей, борющиеся за своё буквально выживание никому не нужные отпрыски (в первой книге – брат и сестра, в следующей – две сестры), побег из дома и полный комплект детских травм, семейного насилия и уродливых взаимоотношений между близкими. В «Отце…» все эти прелести усугублялись ещё и трудностями межнационального общения и почти средневековым бытом казахского посёлка, где разы‑ грывался гиньоль*. Книга «Ветер уносит мёртвые листья» написана бойко и кинематографично (порой даже слишком), но на тягостность содержания лёгкое и читабельное изложение благотворно не повлияло. Обе книги Манойло продолжают ряд «неблагополучной» феминизации и пугающего чёрными красками бытописательства.
Только расклад романа Екатерины Басмановой «Миллионы не моего отца» внешне кажется иным. Книге был придан остросовременный сюжет. Завязка: «Две недели назад легкомоторный самолёт Виктора Мещерского встретил снежную бурю в альпийских горах… Вместе с Мещерским погиб его друг и партнёр по бизнесу Георгий Смирнов». Покойные бизнесмены вели дела совместно и оставили странное завещание: на их общее имущество смогут претендовать наследники обоих, если вместе явятся в банк на Кипре и вскроют ячейку, где хранится нечто неизвестное, но важное. Это условие ввело в роман главных действующих лиц: родную дочь Смирнова Лизу, её нелюбимого мужа Вадима, неродного сына Старостина Михаила и коллектора Бавыкина, который охотился за Вадимом, но не прочь был погреть руки на чьём угодно имуществе. Из четырёх центральных фигур книги лишь одна женщина. Но Лизы «больше» в этом романе, чем трёх вместе взятых мужиков!.. Автор уделяет особое внимание ей самой, её становлению, личной жизни, сложным чувствам сразу к двум претендентам и её дневнику. Так что единственная дама играючи победила «оппонентов» иного пола даже количественно.
Задумка «Миллионов не моего отца» была, скорее, остросюжетно-приключенческая. Однако текст упорно развивается «против» жанровой схемы и в остросюжетный каркас оказывается вписан социально-психологический роман. Думы и состояния героев значили для автора настолько больше погони за наследством, что даже не открылось, какая вещь лежала в кипрском банке. Подобно «Протагонисту», потенциально жанровое сочинение перешло на сторону философичности и романа- размышления. Так что «на выходе» оказалось всё равно бытописательство, но богатых и знаменитых (они тоже плачут, не без того).
Для подведения итогов упомяну вовсе не современную книгу, написанную никак не тридцатилетним автором, – повесть Натальи Баранской «Неделя как неделя», впервые опубликованную в журнале «Новый мир» (№ 11 за 1969 год). В момент выхода повести Баранская за неё получила по шапке по партийной линии. Секретарь ЦК КПСС Пётр Демичев на собрании партактива Москвы назвал публикацию ошибкой идеологического контроля.
Столь давний образчик связан с персонами моей статьи прежде всего вниманием к несладкой бытовухе. «Неделя…» была одной из первых в соцреализме повестей «о повседневной жизни советской женщины с высшим образованием». Роднит их и «женский глас»: на Западе повесть даже стала пособием для исследований о положении женщины в СССР. Тамошние социологи отмечали, что автор впервые открыто подняла проблему «двойного бремени» советских гражданок – совмещения домашних дел и работы. В новое время и отечественные исследователи стали считать «Неделю…» проявлением раннего русского феминизма (!). Героиня-рассказчица – молодой специалист, жена, мать двоих детей, рисовала свои будни через беспросветный рефрен «я бегу, бегу…»: то путь на работу, то рейд по пустым вечерним гастрономам. Баранская употребляла простой «сниженный» язык и соответствующий ему «видеоряд». Она не доходила до постельных сцен и полной чернухи, но была весьма откровенна в описании последствий того, как муж в отсутствие мамаши накормил младшего кабачковой икрой – единственным, что было в доме, и дал запить её молоком… Подобные детали мы в изобилии встречаем у наших современниц.
Прожившей долгую жизнь Наталье Баранской (1908– 2004) был 61 год, когда вышла повесть «Неделя как неделя». На склоне лет она убедительно говорила от лица молодой «загнанной» женщины. Наталья Владимировна прошла через репрессии близких, ссылки с ними в медвежьи углы, взыскания в собственный адрес, когда работала в Пушкинском музее… «Усталость от жизни», чувство рутины и безысходности, вложенные в монолог героини, писательница знала не понаслышке. В 1969 году это было литературным прорывом. В наши дни стало тенденцией. Усталость, зацикленность на суете, чувство безысходности, инфантильный эскапизм или уход в инфернальность от омерзительного бытия проявляют и педалируют с помощью психологизма условно тридцатилетние писательницы. Возникает перекличка с другой проблемой текущей литературы, о которой я тоже часто пишу: отсутствием положительного героя и потерей чётких представлений о нём. У авторов обоего пола литературные герои и героини если «жизнеспособные», то непременно страдающие и удручённые. Конечно, если речь идёт о так называемой серьёзной, а не форматной литературе (да и с ней-то всё сложно). Новые писатели действительно так «устали» или этот дискурс в чём-то выигрышен?.. Но в чём, боже мой?.. Для меня это вопрос без ответа.
_____________
* Жанр, выросший из ярмарочного балагана. Его основная черта – жестокость и ужас, переходящие в гротеск.